— Вилли прав, — повторила она. — Отныне будем осторожнее. И пора отсюда съезжать, Поль. Если Пако тобой заинтересовался, это уже плохая база. Ты не можешь отыскать для нас какую-нибудь виллу за городом? В Био или Валорисе?
— Конечно, могу. Только на это уйдет пара часов. — Хаган внезапно почувствовал облегчение. Большая черная туча, висевшая над ним, рассеялась, хотя он не мог понять, как и почему это произошло.
Вилли перестал точить нож. Он подошел к портрету Модести и, поджав губы, стал его разглядывать.
— Пора заканчивать, Поль, — сказал он. — Получилось неплохо. Очень даже неплохо. — Он подался вперед и, чуть не касаясь холста пальцем, показал на изображение ляжки. — Видишь, Принцесса, — с восхищением заметил он, — там даже есть шрам от той пули, которую я тогда из тебя вытащил.
Глава 9
Николь сидела за туалетным столиком и смотрелась в зеркало в золоченой раме. Она скорчила своему отражению рожицу.
По другую сторону большой неубранной постели стоял Пако и надевал кобуру, из которой торчала рукоятка пистолета.
Это была большая спальня, обставленная с той безвкусной роскошью, на которую так падки разбогатевшие представители организованной преступности.
На Николь была розово-голубая ночная рубашка с большим количеством разных бантиков и оборочек. Она терпеть не могла этот наряд, но того хотел Пако. На ней также были чулки, которые она тоже ненавидела, но и этого требовал Пако. Сейчас он надевал смокинг. Это был крупный мужчина с полным, одутловатым лицом. Он обогнул кровать, подошел к Николь, положил руки ей на плечи и наклонился, чтобы поцеловать. Она поглядела в зеркало и улыбнулась.
— Николь, голубка, тебя что-то беспокоит? — В его глазах появилась тревога. — Сегодня ты просто не похожа на себя. — Он покачал головой с видом крайней озабоченности.
Николь представила себе свою маленькую спальню и Вилли Гарвина и тут же выбросила эти видения из головы.
— Все нормально, Пако, — вздохнула она. — Только я немножко беспокоюсь насчет моей бабушки в Гренобле. Она себя что-то плохо чувствует.
— Ты добрая душа, Николь, — сказал Пако, и глаза его сделались влажными. Этот жестокий человек отличался почти безграничной сентиментальностью. — Мы всегда должны помнить о стариках. Вот, например, моя бабушка…
Он судорожно сглотнул, посмотрел на часы и сказал:
— А, мне надо отлучиться по делу. Но ты отдохни, а я приду, когда ты будешь одеваться к выступлению.
Пако дотронулся до ее попки, потом вдруг ущипнул что было силы, издав глухое хихиканье. Николь послушно пискнула, потом погладила его по щеке, думая, как было бы здорово вцепиться в эту гнусную рожу ногтями.
Все еще посмеиваясь, Пако подошел к двери, обернулся, послал воздушный поцелуй. Как только дверь за ним закрылась, Николь перестала улыбаться. Потирая пострадавшую попку, она угрюмо уставилась на себя в зеркало.
Потом Николь пожала плечами и прошептала:
— Извини, Вилли, но номер не прошел. Он ничего не рассказал. Но и удовольствия от меня сегодня тоже не получил.
Пако шел по широкому, устланному ковром коридору. На стене висели две картины, в углублении стояла копия роденовского «Поцелуя». На одной картине маленькая девочка в длинной ночной рубашке сидела на коленях у няни и читала молитву. На второй — французский кавалерист эпохи первой мировой войны склонился над умирающим конем среди сражения. Подпись гласила: «Прощай, мой друг».
С задумчивым видом Пако вышел в маленький вестибюль, где имелись многочисленные двери, а также еще один коридор, под прямым углом к первому. Там, у позолоченного столика, сидел человек и читал газету. Рядом с чугунной вазой с искусственными цветами стояла маленькая урна. Пако коснулся ее рукой и вздохнул.
— Пепел бедняги Жозефа, — сказал он. — Всегда надо помнить о старых друзьях, Морис.
Человек с газетой равнодушно пожал плечами. Пако покачал головой.
— Напрасно он вынудил меня убить его, — грустно молвил он и, войдя в одну из дверей, оказался в своем кабинете. Это была длинная комната, загибавшаяся в конце, напоминая букву «Г». Пройдя по белому ковру, Пако сел за инкрустированный стол, выдвинул ящик. Оттуда он извлек блокнот, а также маленькую красную книжечку.
Минут десять Пако сосредоточенно зашифровывал сообщение. Затем он встал и прошел в соседнюю комнату, где находился передатчик, у которого сидел человек с наушниками на шее и читал книгу в яркой бумажной обложке.
— Когда следующий сеанс, Пепе? — спросил Пако. Тот глянул на часы в передатчике.
— Через пять минут. Они будут нас слушать в двадцать три ноль ноль.
Держа в руках розовый листок с радиограммой, Макуиртер с комично-набожным видом шествовал по коридору за цепочкой монахов. Дойдя до конца, монахи свернули к кельям, где им было положено находиться ночью под присмотром вооруженных людей Габриэля. Макуиртер же прибавил шагу и направился в апартаменты покойного настоятеля.
Габриэль сидел за столом и с карандашом в руке изучал бумаги в красной папке.
— Гермес спешит, вестник богов, — провозгласил Макуиртер, помахивая листочком. — В высшей степени интересное сообщение от нашего друга Пако.
— Погодите. — Габриэль сосредоточенно читал. Макуиртер надул губы и стал медленно прогуливаться по узорчатому ковру. Прошло две минуты. Габриэль закрыл папку. — Только коротко, — сказал он.
Макуиртер положил перед ним листок.
— От Пако, — сказал он. — Похоже, некая молодая особа, хорошо известная Пако, проводит разведку в его епархии. Упоминала Габриэля и говорила об алмазах. Пако полагает, что кто-то навел ее на след, и спрашивает, не надо ли выяснить кто.
Габриэль откинулся на спинку кресла, уставясь бесцветными глазами на Макуиртера.
— Пако может поступить разумнее, — сказал он. — Мы охладим пыл тех, кто сует нос не в свои дела. Передайте Пако, пусть убьет эту молодую особу сегодня же.
— Есть. — Макуиртер взял листок, что-то записал на оборотной стороне. — Итак, приказ поступил в двадцать три тридцать.
— Это все? — спросил Габриэль. — Есть сведения от других агентов? Что происходит?
— Только то, что запланировано. Калонидес провел первую репетицию. Получилось на пять минут дольше, чем требуется, но он не волнуется. Как-никак это первая проба.
— Хорошо. Передайте мое распоряжение Пако.
— А что, если он заартачится? Как-никак это девица, с которой он спит.
Габриэль взял другую папку и, покосившись на Макуиртера, сказал:
— Пако не заартачится. Он получит удовольствие. Я его хорошо знаю. У него будет повод пролить слезу. Он это обожает.
Двадцать минут спустя Пако расшифровал приказ Габриэля в своем кабинете. Он медленно поднес к листку спичку и смотрел, как тот превращается в пепел. Он подумал о Николь, о ее теплом мягком теле под ночной рубашкой, о длинных ногах в чулках с подвязками…
На глазах у него выступили слезы, и одна покатилась по толстой щеке.
— Не понимаю Сибелиуса, — говорил Вилли Гарвин. — Много шума, а мелодии нет. Вот старина Моцарт — совсем другой коленкор. Он-то умел писать музыку с мелодией.
— Я не утверждаю обратного, — отозвалась Модести, стараясь говорить тише. — Если выбирать кого-то одного, я предпочла бы Моцарта. Просто я хотела сказать, что если ты постараешься вслушаться в Сибелиуса, то твои усилия не пропадут даром…
Было около двух часов ночи. Вокруг пустого старого рынка дремали темные дома. Над головами Модести и Вилли луна вдруг скрылась за большим облаком. Они приехали пятнадцать минут назад на мотороллере Николь, который оставили в пяти минутах ходьбы от рынка, чтобы не привлекать лишнего внимания.
На Модести были серый свитер, черная юбка, черные колготки и туфли без каблуков. Через плечо — перекинута сумка на ремне с очень большой застежкой, над которой много потрудился Вилли Гарвин. Если потянуть за деревянную пластинку, она легко отходила, и в руке у Модести оказывалось конго.
Вилли курил сигарету, прикрывая горевший кончик ладонью. Он был одет в темные брюки и черную куртку с полузастегнутой молнией.
Модести с Вилли молча сидели на невысокой ограде неподалеку от музея.
— Ладно, — нехотя сказал Вилли. — Предоставим Сибелиусу последний шанс. Но вряд ли он им сумеет воспользоваться, Принцесса. Боюсь, ему не придется хвастаться, что я один из его горячих поклонников. Я устаю от типов, которые требуют, чтобы я очень уж напрягался, когда их слушаю.
— Крепись, Вилли-солнышко. Я тебя прекрасно понимаю, но ты всегда имеешь возможность вернуться к старине Моцарту и к его прочим более мелодичным коллегам. — Модести вытянула ноги. Ей было приятно сидеть в темноте и ждать чего-то очень важного в обществе Вилли Гарвина. Такое уже случалось не раз в прежние времена, и воспоминания о былом повышали настроение.
Модести понимала, что многие ни за что не поверили бы, скажи им, что у нее с Вилли есть немало тем для разговоров, кроме профессиональных проблем. Но Вилли знал и успел повидать столько всяких разностей, что в смысле умения вести беседу мог заткнуть за пояс большинство средних представителей современного общества. Модести постоянно открывала в нем что-то новое и надеялась, что и он не скучает в ее компании. Кроме того, у него имелись свои взгляды. Порой они удивляли, но тем не менее они были его собственными, и нередко к ним стоило прислушаться.
